Мракобесие или наших бьют

Сайт: Открытый электронный университет
Курс: Посредничество в межэтнических и религиозных конфликтах
Книга: Мракобесие или наших бьют
Напечатано:: Гость
Дата: пятница, 29 марта 2024, 06:46

Описание

КонфликтСтатья Любарского Георгия. Разрушение классической системы представлений привело к острой борьбе между различными подходами к изучению мира. Однако пока эта борьба дает скорее негативные плоды

1. Борьба на поражение

Разрушение классической системы представлений привело к острой борьбе между различными подходами к изучению мира. Однако пока эта борьба дает скорее негативные плоды
Мракобесие, или Наших бьют Вокруг идеологии,Долгосрочные прогнозы,Россия,Земля и небо,Постсекулярный мир

Чтобы войти в тему, понять, о чем вообще идет речь, — несколько цитат из Википедии о том, что такое мракобесие.

Итак: обскурантизм (мра­ко­бесие) враждебное отношение к просвещению,науке и прогрессу.

Источником термина «обскурантизм»является заголовок сатиры начала XVIвека «Epistolæ Obscurorum Virorum» («Письма темных людей»), которая основывалась на ученом споре между немецкимгуманистом Иоганном Рейхлином и доминиканскими монахами, такими как ИоганнПфефферкорн, о том, следует или нет сжигать все иудейские книги, какне-христианские.

В первом и более старом смысле термин «обскурантизм» обозначает политикуограничения распространения знаний. Затак называемую политику «благороднойлжи» выступал еще Платон.

О мракобесии сейчас говорят очень много, немало людей озабочены расцветом мракобесия в России. Более того, утверждается, что происходит нарастание мракобесия во всем мире. Как разобраться с этим? О чем именно говорят люди, что имеют в виду?

Боевые человекоподобные понятия

Существуют понятия, единственная цель которых — борьба на поражение с какими-то явлениями, которые неприятны тому, кто эти понятия использует. Например, одному не нравятся рыжие, и он говорит об особенной форме ушей рыжих, о ходе мыслей рыжих, доказывающем их рыжину, о комплексе идей «порыжение», выдающем симпатию к рыжим. У такого понятия — «порыжение» — нет иного смысла, кроме личного интереса его автора бороться с рыжими, что-то у них отнять, извести их, чтобы рыжих не было. Прав он или нет в своем отношении к рыжим — другой вопрос, и при анализе понятия «порыжение» ответа на него не найти, это идеологизированный термин. Если хочется разбираться, в самом ли деле вредны рыжие, придется это делать отдельно, морщась от помех, которые воздвигает идеологизированная дискуссия о порыжении.

Мракобесие — точно такой же идеологизированный термин, в интеллектуальном смысле нечестный, и использование его указывает только на одно: человек, говорящий о мракобесии, готов использовать интеллектуально нечестные средства для достижения своих целей. Может быть, эти цели хороши и он, вероятно, считает их замечательными и искренне верит в свою правоту — все равно это нечестный прием, который всерьез разбирать незачем.

Это видно из определения: мракобесие — враждебное отношение к науке и прогрессу. То есть — кто против рыжих, тот мракобес. Понятие, очевидно, создано рыжими, чтобы что-то такое у противников отвоевать. В самом деле, началось Просвещение, возникли наука и прогресс — до того их не было в мире, им нужно было место. И они стали отвоевывать себе жизненное пространство. А наука и прогресс — вещи зубастые, боевые, они тут же создали свою идеологию и стали успешно теснить прежние идеологические конструкты.

Мракобесие — это такой боевой клич из давней свары науки и религии, наука моложе и бойчее, она побеждает, она возмущена тем, что все еще кто-то покушается на часть ее влияния.

Из этого ясно, что всерьез обсуждать мракобесие — все равно что в аудитории феминисток разбирать какие-то вопросы «исконных прав мужчин». Сама постановка вопроса указывает, что люди, использующие это понятие, настроены подраться, и иного смысла у понятия нет, кроме как хорошенько засветить противнику.

Например, многих сторонников научного мировоззрения раздражает, что нарушается научный монологизм, что кто-то вообще смеет высказываться на темы, которые еще десять-двадцать лет назад были исключительно достоянием науки. Скажем, человек просматривает блоги, видит множество высказываний, которые называются креационистскими, сомневающимися в идее естественной эволюции, и пишет раздраженно: давайте объединяться, атеисты, меня достало православное мракобесие! Он имеет полное право раздражаться, как они имеют полное право говорить то, что считают правдой. Можно видеть, что раздражает сам факт высказываний: мол, всему просвещенному человечеству все давно ясно, а тут какие-то дремучие отморозки толпами высказываются. Это неприязнь к наличию другой точки зрения, обычный человеческий недостаток, весьма свойственный ученым — потому что большинство ученых, как это доказано наукой, люди.

Это поле боя, и тут не принято признавать, что противник тоже имеет права. Например: разговоры кружат вокруг проблемы обиды, оскорбления. Сторонников научного мировоззрения оскорбляет, когда какой-то поп освящает водичкой новое здание, — что за средневековье! Позор! Не принято обращать внимание, что верующие столь же задеты повседневностью — любой рекламный плакат с обилием обнаженных женских форм оскорбляет верующего, это такая же повседневная черта, которую приходится терпеть. Видимо, полезнее не исчислять претензии — свои всегда кажутся горше, — а вообще уйти от разговора об обидах. Кому противно, что всерьез говорят, надо ли разрешать хиджабы в школах, а кому противно, что некто начинает обсуждать допустимую длину женской юбки. Это бесконечная война. Лучше на нее не ходить.

С чем же тут можно разбираться? Видимо, можно спросить: отчего после некоторого затишья вновь заговорили о мракобесии? Не о том, что в самом деле растет мракобесие, — это было бы идеологической игрой, и тут можно только спрашивать «Ты за кого?» и, может быть, «Что имеешь с того, что бьешься вот за тех?». Других вопросов идеологический подход не предусматривает, по крайней мере от вменяемых участников схватки. Значит, чуть не единственный сознательный в данной ситуации вопрос: отчего они опять задрались меж собой, отчего «антимракобесы» пришли в волнение и заговорили о наступающем мракобесии?

Постановка вопроса

Что обсуждают в связи с очередным воспалением темы? Если посмотреть, о чем говорят люди в связи с мракобесием (кроме того, что ругают своих противников и сетуют на судьбу, нравы и время), выяснится круг тем, с которыми связано беспокойство.

Возьмем высказывания людей в интернете, посмотрим, что они говорили о мракобесии в 2012 году.

Итак, мракобесием люди в разговорах называют очень разные вещи. Слово уже обесценилось и используется просто как «обзывалка», обозначение чего-то плохого, причем обозначение юмористическое. Мракобесием также называют проявления бытового суеверия и проведение языческих обрядов, суды над ведьмами и проч. Мракобесие входит в название политического движения, о мракобесии говорят в связи с событиями вокруг «Пусси Райот». Далее, слово используется для обозначения врагов науки, критиков профессионального цеха учителей и ученых; используется врагами церкви, принципиальными атеистами, для обозначения всего, идущего от церкви и религии. Используется при озабоченностях, так сказать, статистического характера: когда люди замечают слишком много иноверцев (верующих) вокруг себя, это доставляет беспокойство и заставляет говорить о мракобесии — раньше их было не видно, а теперь вон сколько. Говорят о мракобесии как социальной политике: правящие группы проводят ее для сохранения власти; это одна из характеристик социального распада (считается, что власть препятствует прогрессу общества). Есть забавное употребление: мракобесие — это то, что насаждается у нас Западом, то, что прежде именовали развращенностью. То есть приходящее с Запада «просвещение» называют «мракобесием». Наконец, о мракобесии говорят при нарушении каких-либо свобод, при введении каких-то ограничений, которые представляются нелепыми и ненужными, это совокупность государственных мероприятий. В этом смысле возможно либеральное мракобесие — например, контроль государства за положением ребенка в семье и возможное лишение родительских прав. Последняя группа высказываний — указание на всемирность мракобесия, это явление отмечается во всех цивилизованных странах.

Николя-Антуан Тоне. «Триумф гильотины» expert_833_096.jpg
Николя-Антуан Тоне. «Триумф гильотины»

Некоторые из этих тем внутренне пусты: в самом деле, когда говорят: «У нас сегодня урок химии был — ну просто чума, меня дважды вызывали, экое мракобесие», — вряд ли следует всерьез обсуждать, каким мракобесием озабочен говорящий. Другие темы вполне реальны, но мракобесием называются без большого смысла, это просто использование модного ругательства. Например, когда люди озабочены тем, что около них строят храм, а им это неудобно, но их не спросили, — вряд ли это мракобесие, это скорее обычный вопрос, так же могли бы обсуждать строительство танцплощадки или бассейна.

За вычетом таких, иногда болезненных, но не относящихся прямо к теме мракобесия тем, остается всего несколько проблем, о которых говорят.

Социальный кризис. В обществе нарастает напряжение, по самым разным причинам, интересно выявить существенные, хотя это тяжелейшая задача, — и вот ожидание кризиса (или сам кризис) порождает очередную войнушку за передел сфер влияния, сторонники разных лагерей — религии и науки — снова делят что-то по линии своего бесконечного идеологического фронта.

Иррациональность. Спор ставится в контекст другой войны, еще более давней, чем спор прогрессивного научного мировоззрения с религиозным мракобесным. Рациональность и иррациональность сталкивались еще в рамках религиозного мировоззрения, когда науки и в помине не было. Это отдельное дело, и там много аспектов спора. Например, чередующиеся в истории культуры стадии классицизма и романтизма; тут иррационализм — движение за чувства против претензий иссушающего разума. Или — борьба позитивного и апофатического богословия, где разговор идет о том, как можно постигать божество: рациональными средствами или они недостаточны для этого и даже препятствуют такому познанию. Или — сражение двух типов рациональности, когда каждый тип обвиняет другой в иррационализме, и это самая частая ситуация.

В целом от того, что мы перекрестим мракобесие в иррационализм, ничего существенно не изменится. Мы поменяем одно идеологизированное и непригодное для честного интеллектуального разговора понятие на другое, сменим финку на топор: то и другое — оружие в споре, разница в удобстве для сражающихся, а вовсе не в том, что нам в самом деле поможет в чем-то разобраться такая смена вооружения. Оружие может помочь всего лишь победить; чтобы разобраться, нужна честность.

Всемирный охват. Очень важный тезис для разговора о мракобесии — признание факта, что проблема эта обостряется во всем мире. Это сразу позволяет выпутаться из множества мелких вопросов. Если проблема всемирная, значит, все частные, локальные российские причины, даже если они реальны, — не более чем сопутствующие факторы. У всемирного явления должны быть всемирные причины.

2. Всемирный кризис образования

Образование. Удивительно: об образовании при обсуждении мракобесия говорят крайне редко. Эта тема остается как-то за краем поля зрения — понятно, что учителей возмущает мракобесие, но слово «образование» произносится редко. Складывается впечатление, что честь учителей как профессиональной группы в большей мере задета мракобесием, чем то, что проблема прямо указывает на работу этой группы людей.

Налицо практически всемирный кризис образования, образовательных программ и институтов. Прежнее образование не годится, не справляется с задачами, о новом много спорят, и проще сказать, что его нет. Это проявляется как общее недовольство уровнем получаемого образования, как ощущение падения образованности — и тем самым как наступление темноты на свет познания.

Итак, попытаемся распутать, что же произошло в мире, отчего заволновалось победившее (по факту) научное мировоззрение. Удобнее всего делать это из поля разговоров об образовании — там, при всей ужасной запутанности вопросов, хотя бы прослеживается какая-то почва; прочие поля слишком идеологизированы, там видно только, что люди дерутся, а за что и к чему это они — уже и не понять.

Сэмюэл Копмен. «На краю гибели» expert_833_097.jpg
Сэмюэл Копмен. «На краю гибели»

Кризис образования

Образование — это социальный институт, который призван бороться с мракобесием. Если мракобесие против науки и прогресса, то кто же дает юношеству образ этих героев современности, кто научает наукам, как не образование? Так что мракобесие всегда имеет некоторое отношение к образованию.

Что же происходит? Происходит падение классической образованности, поскольку меняется культура и меняется социальное устройство мира. Речь не об одной стране, речь о всемирной истории — меняются условия социального существования человечества, и для новых условий нужны новые формы образования. Нет смысла говорить, что «надо просто учить детей, как нас учили», — так уже не получится, да это и вредно — учить так же, как учили прежние поколения, значит отстать. Мир меняется, по-прежнему уже не годится.

Прежнее образование было основано на авторитете знания. Было заранее известно, что вот — истина, потому что она добыта наукой, это — классические научные открытия, и надо их усвоить, их надо знать и уметь применять. Такова позиция безусловного авторитета.

Что же произошло? Сразу несколько процессов дали результат. Во-первых, авторитетных знаний стало слишком много. Они стали конкурировать за очередность вхождения в голову ученика, стали выталкивать друг друга, и все острее шли споры, чей урок важнее. Ясно, что все классические и необходимые знания не влезут, надо жертвовать.

Возникает особенный вид «научного мракобесия» — крайние формы сциентизма. Иной ученый-естественник считает себя вправе пренебрегать гуманитарным знанием или не знать классических произведений музыки и литературы, более того, отзываться о них с презрением. По поведению это самое настоящее мракобесие, но исходящее от ученого. Причина именно в том, что все не влезает, человек односторонне развивается, а плохие манеры и неумение думать в данном случае и проявляются как мракобесие. В этом смысле все равно, на каких позициях стоит человек — на научных или антинаучных, — его поведение будет мракобесным.

Образование стало пониматься институционально. Ведь всеобщее школьное образование — совсем молодое изобретение, едва сотня лет ему, ну полторы. До того люди образовывались различными путями. А с появлением всеобщей обязательной государственной школы возникло мнение, что чему не научили в школе — того человек знать не будет. Значит, надо обязательно впихнуть все самое дорогое в школьную программу.

Когда такое обязательное и всеобщее образование возникало, общество было автократическим, в нем существовали безусловные авторитеты. По мере развития рационализма шла демократизация, самые разные общественные силы получали права на существование. Общество изменилось. Конечно, до демократии далеко, но разные точки зрения получили право быть — а в школе образование по-прежнему ведется с позиции авторитета. Такой позиции больше не доверяют. У этого процесса много причин (от экономики до политики), но можно его описать и как внутренний процесс демократизации и отказа от авторитарной позиции. Можно считать, что к истине процедуры демократии не имеют отношения, однако и эту позицию следует обосновать. На самом деле демократия «прописана» в научном методе, сделано это еще Робертом Бойлем в его концепции «незаинтересованных свидетелей» эксперимента.

При свержении авторитаризма в социальной сфере было использовано оружие экономического мышления: прав тот, кто выиграл, критерий истины — польза. Прежнее образование строилось на критерии безусловной пользы знаний. Кто является гарантом этой ценности знания? Оказалось, что гарант куда-то делся. Критерий полезности стал один — как именно знания пригодятся в будущей жизни, какую пользу принесут. Это тоже идеология, ведь будущее еще не наступило, так что на деле тут сражаются не самообманы с пользой, а одни иллюзии с другими: иллюзии учителей, что у них в руках истина, противостоят иллюзиям учеников, которые думают, будто знают, что именно им будет полезно.

Это перечисление причин падения образования можно продолжать. Классическое образование распалось в силу собственных внутренних причин, те же процессы увеличения свободы, рост знаний, отказ от необоснованных авторитетов привели к кризису образования. В новом обществе нужно учить как-то иначе, потому что по-старому уже не получается, но как именно это делать?

Микеланджело Буонаротти. «Муки святого Антония» expert_833_099.jpg
Микеланджело Буонаротти. «Муки святого Антония»

3. Жизнь в агрессивной среде

Пожалуй, следует не предаваться печали по поводу того, что у науки еще есть враги, что многие склоняются к религиозному мировоззрению, а подумать над тем, что нового можно различить в условиях изменившегося общества в отношении образования. В каких условиях теперь придется рассказывать о науке и обучать основам знаний?

До определенного периода просвещение, наука развивались в среде привычно враждебной, в среде понятий, которые были произведены мировоззрением, с которым наука училась сражаться сызмальства, а именно со спиритуальными понятиями религиозного мировоззрения. Против них использовались очень мощные орудия: критицизм, едкий скепсис, указание на недоказанность и проч.

Каковы условия окружающей культурной среды теперь, в каких условиях идет обучение научному мировоззрению в новых условиях?

1. Возрастающие критицизм и нигилизм. Внедрение научного образа мышления в прошлые века привело к разрушению авторитарных систем мысли, основанных на вере в авторитет. Если наука чему научила, так это вольному обращению с авторитетами: «Не верю никому!» Научная критика съела авторитеты, и теперь науки придется преподавать людям критически настроенным, которые очень рано узнают, что не следует верить, а надо противоречить, испытывая на прочность. Но многие научные положения нельзя доказать профанам, их принимают на веру в надежде, что потом они оправдаются.

2. Однородные противники. У науки сейчас почти не осталось конкурентов в идейном поле. Религия сама пытается найти позицию, в которой она бы науке не противоречила, философия разгромлена и приведена в униженное и невменяемое состояние. То, что еще осмеливается соперничать с современными научными понятиями, — вовсе не другая идеология. Это просто другие формы научных теорий. В целом такие концепции принято называть паранаукой, и отдельный жанр литературы составляет поиск критериев и границ, отличающих паранауку от науки. Однако резких границ нет, и по формальным признакам отличить их не удается. Научные понятия теперь конкурируют не с какими другими, а с недоразвитыми (или переразвитыми) научными понятиями альтернативных концепций.

У каждой идейной системы есть свита из идейных течений, которые ей внутренне родственны и в то же время являются злейшими врагами. Скажем, у любой религиозной конфессии такие «свои» враги — это ереси и секты. У науки как идейного образования тоже есть одноприродные ей враги — такие вот паранаучные теории вроде новой хронологии или теории торсионных полей. А они врут на научный манер. Лицемерие, как известно, — та цена, что платит порок добродетели. Потому важно, что сайентология маскируется под науку, четко показывая, кто сейчас сильнее.

Это значит, что преподавателю знаний сегодня приходится соперничать не со старыми врагами, к встрече с которыми он готов (религиозное невежество, известное дело, отступает перед светом разума, если над ним как следует посмеяться), а с врагами, оснащенными тем же оружием. Некоторые паранаучные теории со временем получают признание и входят в состав научных, некоторые научные теории, напротив, выходят в паранауку — то есть средства обороны, критичность, доказательность, зубастость у них вполне те же, что и у «легального» научного мировоззрения. В чем причина неверности данной теории, доподлинно знает профессионал, но объяснить это «наружу» без привлечения авторитарности иногда практически невозможно за ограниченное время. Преподавание науки в таких условиях — совершенно особая задача. Здесь может возникнуть ощущение наступающего мракобесия, однако это особое мракобесие, оно расположено внутри научной идеологии.

Как справляться с такими противниками? Конечно, можно надеяться на домашние средства, что прокатит и ученики поверят, что такая-то теория — бяка. Но есть и иное решение, стратегическое. Можно предложить задержанное обучение, некоторые предметы должны преподаваться в более позднем возрасте. Сейчас, напротив, обучение смещается в более ранний возраст, когда ребенок максимально некритичен. Это приводит к ситуации «мести»: внедренное в восприимчивом возрасте оказывает такое влияние, что затем увеличивается критицизм, отказ усваивать что-либо, противоречащее рано проявившемуся (и незрелому) мировоззрению. Лучше подождать развития способности суждения и преподавать некоторые предметы позже. Разумеется, это подразумевает иное социальное устройство — проблемы образования вообще предполагают очень сильные решения, они требуют крупных социальных изменений.

Доменикус ван Вейнен. «Колдун» expert_833_100.jpg
Доменикус ван Вейнен. «Колдун»

3. Новая метафизика. Каждая идейная система имеет свой ряд предельных понятий, которые организуют человеческую жизнь, выражают цель и смысл, служат основой размышлений. Это не аксиомы — понятно, что наука не устроена на манер дедуктивной системы.

Существует ряд таких понятий, которые раньше использовались наукой, но произведены совсем другим, давним спиритуальным мировоззрением, и теперь наука от таких понятий постепенно отказывается. Это, например, понятия «жизнь», «смерть», «истина», «добро». Такие понятия вытесняются в… философию, но научными более не являются. Но вместо них появляются другие понятия, собственная метафизика науки. Это понятия вроде «информации», «системности», «достоверности», «фальсификации» и проч. Если выделять из них самые важные, в самом деле используемые обществом и в то же время насквозь «пронаученные», то это будут «богатство», «здоровье», «бессмертие» (продление жизни).

Наука пытается решать проблемы, обозначенные этими понятиями, они служат целями, направляющими ее развитие на данном этапе, а с другой стороны — возникают проблемы, обычные при столкновении науки с метафизикой. Правда, это своя, научная метафизика, ее приходится не выбрасывать в окно, а как-то причесывать и пытаться представить операциональные способы решения возникающих проблем.

4. Проблемы

Откуда берутся проблемы? Кто же виноват, кто их расплодил?

Когда молочнокислые бактерии едят молоко, оно со временем становится таким, что в нем уже не могут жить молочнокислые бактерии. Организмы портят собственную среду — она становится непригодной для их жизни, потому что в ней слишком много продуктов их жизнедеятельности.

Мы живем в эпоху победившего (почти) рационализма и научного мировоззрения. Сейчас это самая могучая мировоззренческая сила на планете. Она не единственная, у нее есть соперники, но — самая сильная. Так было не всегда, рационализм встал во главе мировоззрений сравнительно недавно. И за пару веков развития и в конечном счете господства поменял культуру, в которой рос, выделив в нее результаты своего развития. Создал себе проблемы с воспроизводством.

То есть ведущие тенденции нашего времени (демократия, экономоцентризм, сциентизм и проч.) и являются важными причинами роста мракобесия, и это не мешает признавать, что эти самые ведущие тенденции развились благодаря рационализму. Это довольно обычный процесс: преобладание холодных рассуждений притягивает противоположность, страстное безрассудство.

Совсем отдельный вопрос — как к этому относиться. Можно злорадствовать, что у рационализма проблемы. Можно подойти как к задаче и искать решения, отыскивая общественные силы, прогнозируя институты, которые могли бы либо очистить среду, либо организовать вывод результатов жизнедеятельности рационализма куда-то в особенные общественные «карманы» — в общем, подумать, как это решить. Но сам факт изменения общества рационализмом и появление в связи с этим проблем воспроизведения рационализма в умах следующих поколений существует.

Что это за такие результаты жизнедеятельности, которые мешают рационализму?

Францишек Жмурко. «Прошлое грешника — Семь смертных грехов» expert_833_101.jpg
Францишек Жмурко. «Прошлое грешника — Семь смертных грехов»

Враги рационализма: эмпиризм, практицизм, религиозность, демократия

Очень важно обозначить позицию: в человеческой жизни многое находится в противоречивых отношениях и враждует между собой. И это правильно, за счет этого живем. У нас совершенно нет цели все привести к непротиворечивому состоянию — это будет смерть.

Поэтому не стоит раздумывать, кого же из врагов выбрать, кто более прав. Должны существовать обе стороны, важно лишь понять, какое у каждой стороны место, где они должны быть расположены в человеческой жизни.

Старым, исходным врагом рационализма является эмпиризм, опора на опыт. В то же время один из основных методов современного рационализма — экспериментальный. Понятно, что если продумывать эти мировоззрения до конца, они переходят друг в друга. Эксперимент — очень сложная рациональная конструкция. Но в корнях своих, если брать их упрощенно, они противоречат друг другу. Поэтому обычный способ возражать рационализму — от эмпиризма: «Мало ли что говорит ваша теория! А я вот вижу, что в жизни всё наоборот». Между тем современная наука контринтуитивна. Началось это с контринтуитивной математики, к ХХ веку появилась неинтуитивная физика, сейчас появляется контринтуитивная биология. Это значит, что обычный здравый смысл, посмотрев на проблему и почесав затылок, выдает неверное решение. Больше не удается апеллировать к здравому смыслу, доказывая религиозные заблуждения, — здравый смысл просто не работает при решении многих познавательных проблем.

Когда-то, на заре Просвещения, считалось, что практика может служить критерием истины, а если проще — что выгода определяет, кто тут прав. Невидимая рука, разбираясь на рынке, так же легко справится и с научными теориями. Кто приносит пользу людям и выгоду владельцу — тот и прав, а метод его верен, а если потом выяснится что-то другое, так перерешим, делов-то. Это, разумеется, антирационалистическая точка зрения — и при этом крайне влиятельная и почти общепринятая.

Давний враг научного мировоззрения — мировоззрение религиозное. Но отношения между ними совсем не такие простые. Многие приемы научного мышления выросли внутри религии, теология была весьма рациональной практикой. Отличить, какое рассуждение научное, а какое теологическое, вовсе не так просто. Кажется, дело решается целью: кто в конце говорит «Во славу Божию! Аминь», тот теолог, кто славит человека и свет знания — тот ученый. А по методам, в процессе рассуждения, совершенно невозможно разобраться, кто же тут рационалист. Это потому, что рационализм — это средство познания, а кто средство использует, в нем не записано. Потому рационализм может быть свойствен и религии, а антирационализм используется в науке. Но когда наука и религия сталкиваются, они ищут оружие поухватистее, и тогда обычно наука берется за аргументы рационализма, а религия — иррационализма. Но это дело тактическое и боевое.

Демократия и равные права были предоставлены личностям; у личностей имеются мнения, от этого возникло впечатление, что у мнений равные права. В самом деле, если какое-то мнение авторитарно прищучить, то вместе с ним окажется поражен в правах и носитель этого мнения, который требует к себе уважения. В результате пятнадцати- и двадцатилетние молодые люди имеют концепции и представления о мироздании — как каждый помнит, очень серьезные. Дело усугубляется тем, что люди более взрослые часто не имеют за душой ничего серьезнее, чем те же самые концепции с того же уровня обоснованиями, только застарелые. В споре двух глупостей истина отказывается рождаться, так что демократия мнений даже вроде имеет право на существование: ее права легче всего защитить, указав на невыносимо глупые аргументы обеих спорящих сторон.

Демократизация вполне логично ведет к отказу от диктатуры знания. Любое знание и позиция знающего должны сначала доказать, что они имеют право на выделенную авторитетную позицию. Сделать это крайне трудно — знание контринтуитивно, и для того, чтобы понять это знание, надо сначала занять позицию ученика, причем надолго. То есть у скепсиса прямого и последовательного пути к знанию просто нет, на каком-то этапе надо поверить в авторитет знания и принять позицию ученика, и только потом окажется возможным проверять и понимать доказательства. Скептическая позиция — ложный друг рационализма, как и прочие приемы познания, иногда скепсис нужен, иногда он помеха.

Все эти враги рационализма — эмпиризм, практицизм, иррационализм и демократия — развились во многом благодаря его усилиям; именно рационализм Просвещения привел нас к уважению чужих мнений, демократизации, признанию прав практицизма против аристократизма и прочим хорошим вещам. И эти же результаты развития рационализма могут служить и к его опровержению, поставляют аргументы в антирационалистических спорах.

5. Большая игра

Представим, что мы должны совершенно незаинтересованно сравнить религию и науку, их роль в обществе. Значит, выведем себя из ситуации. Допустим, мы играем в компьютерную игру, перед нами — «Цивилизация». Там есть опции, мы можем ввести в стране, за которую мы играем, определенное социальное новшество.

Мы можем ввести «религию». Заплатить за появление ее в нашем обществе, сделать отчисления на поддержание, строить храмы. Что мы с этого будем иметь? Стабильность общества увеличивается, растет его интегрированность, послушность правительству, меньше социальных протестов, поведение рабочих становится более предсказуемым, если неудачи какие — скинься на лишний храм, и дело в шляпе. Кому это выгодно? Игроку, тому, кто в самом деле принимает решения в этой игре.

Теофил Шулер. «Символ смерти» expert_833_103.jpg
Теофил Шулер. «Символ смерти»

А «наука»? От науки зависит технический прогресс, на котором стоит сейчас вся экономика. С падением науки рухнет все — население в нынешней численности не прокормить, катастрофический голод, болезни, значит — войны, восстания. Это практически разрушение социального порядка, что там будет дальше — предсказать трудно, но игре данного игрока конец, управляемое им общество будет разрушено.

Значит, «наука» важнее «религии». Однако есть разница. Наука — дело всемирное, ее открытия становятся общим достоянием, ее результаты можно купить. А религия — дело местное, она влияет на то самое общество, в рамках которого действует: религия соседей грозит разве что захватом населения в стране игрока, ему очевидным образом выгоды не принося. Значит, можно локально пожертвовать наукой, надеясь купить ее достижения за границей, в других странах, где это дело не бросят, а у себя для увеличения стабильности поддержать религию. Позиция «нечестная», но это же всего лишь игра.

Можно надеяться, что необходимые научные плоды будут регулярно покупаться — в том числе образованные работники, а также престижные разработки. Ясно, что как решение на длительный срок это не годится. Сравнительно скоро общество, жертвующее наукой, потеряет уже и возможность рецепции науки, даже купленные достижения не смогут работать в такой общественной среде. Но это все же разговор о долгих временах, а если задача — продержаться еще пару ходов, то почему нет. Кроме того, всегда есть страны-паразиты, которые не вкладываются в большие решения, но выгоду от них получают — обычно это страны малого размера, роль которых в общем балансе очень невелика. Можно пытаться вести такую паразитическую игру, надеясь продержаться на этой стратегии до изменения ситуации.

Видимо, надо зафиксировать результат схватки мировоззрений на настоящий момент. Наука побеждает; будущее за научным мировоззрением; важнее, какой будет сама наука. Желательно выстроить социальные институты — образование, СМИ, систему государственной поддержки — так, чтобы они не сильно искажали научное мировоззрение.

Не надо забывать: это всего лишь игра в институты. Этим не решается, во что верить человеку — он может верить в религию или в науку. Ведь человек верит не условно, не понарошку — он в самом деле выстраивает жизнь согласно истинам науки или религии. Эти истины определяют, как человек будет жить — в обществе бедном или богатом, ограниченном либо «опасностью мракобесия», либо «опасностью неверия», в обществе более или менее образованных людей, более или менее свободных. Кроме того, можно запомнить: хорошо жить не в обществе, которым управляет какой-то игрок, лучше жить в обществе равных людей и договариваться с ними.

Раскроем карты

Содержательно «мракобесие» — не более чем обзывалка. Используют ее, сколько можно понять, некоторые искренне, а иные — полагая, что «народ» другого не поймет и надо быть доходчивым.

Но правда еще и в том, что мракобесием обычно обзывают именно религиозное мировоззрение, в России — преимущественно православие. Крайне мало случаев, чтобы как о мракобесии говорили о мусульманстве. Более того, очень яркие, развернутые и яростные филиппики против мракобесия исходят от сторонников славянского язычества, негодующих на привнесение на Русь «жидовской религии» — христианства. При этом язычники эти призывают поклоняться Крови, Почве, Роду и многим другим сверхъестественным силам, упорно полагая, что мракобесие — это то, что приносит с собой христианство.

Так что внехристианские религиозные убеждения, внеконфессиональная религиозность, суеверия, бытовые склонности свойства невинного, хоть и поганого — внимание к гороскопам в газетках, любовным календарям и проч. — все это мракобесием обычно не называется, а только православие.

Отчего? Достаточно понятно. Мракобесие — понятие идеологической борьбы, кого бьют, против того и используют. Да, это нечестно, а временами глупо. Зато бьет достаточно больно, многие верят.

Это связано с довольно общим представлением, что верующие (конкретно — православные) страдают некоторой формой умственной недостаточности. Разные люди описывают эту недостаточность в разных выражениях: кто говорит — невежество, кто — сумасшествие, кто — идиотизм. Свобода выбора.

Хотя самым неприятным мне кажется то, что это совершенно неверные представления. В определенном смысле было бы хорошо, если б удалось узнать, что православные отличаются такими-то свойствами. Гораздо неприятнее ситуация, если они ничем не отличаются. Что среди них ровно столько же идиотов и сумасшедших, сколько среди прочего населения, и столько же людей умных, очень знающих, имеющих научные степени. Если православные по умственным показателям не отличаются от прочих, это разрушает аргумент «глупости», к ним обращенный. Но может оказаться, что они вообще никакими «знаниевыми» и поведенческими особенностями не отличаются, и это может свидетельствовать, что они, в общем, не христиане.

Логической связкой между православием и мракобесием выступает статистика. По некоторым данным (не так важно, как они получены и насколько верны, — важнее, что их цитируют), в стране 80% людей считают себя верующими. Понятно, что большинство — православные. Это большой процент для секулярной страны, и эту ситуацию обозначают как «мракобесие».

Однако к ситуациям, когда статистика выступает в качестве логической связки, правильнее будет относиться с подозрением.

Например, многие верующие относятся с осуждением к тем событиям и мероприятиям, которые считаются делом рук мракобесов. Мракобесие грозит всем вменяемым людям, в том числе религиозным, — вряд ли все верующие согласятся, что им по пути с мракобесами. Так что простого разделения на ваших и наших не выйдет, и опять получается, что понятие «мракобесие» используется для того, чтобы люди посильнее озлились и крепче били.

Проще говоря, если убрать нечестно выстроенное и идеологизированное понятие, выяснится, что выступающие против мракобесия очень различны меж собой, предельно различны. Сторонники славянского язычества, скажем, выступающие именно против православия, за Род и Кровь, — это одно. А ученые, озабоченные падением уровня образования и тем, что государственные институты все чаще занимают антинаучные позиции, — это другое. А приверженцы воинствующего атеизма — третье. Не стоит забывать, конечно, что и внутри православия наличное православное мракобесие осуждается. И так далее. И важно всех этих первых и третьих различать, и им бы самим очень важно найти слова, которые бы их убеждения не маскировали в рамках общей дурно пахнущей смеси, а различали.

И все же что-то происходит, напряжение нарастает — в чем же причина?

Кажется, негодуют совсем не против того, что в самом деле происходит. Если отбросить все фальшивые причины негодования, вызванные незнанием, непониманием, невежеством, личными мотивами, то останется, насколько можно понять, довольно простая ситуация.

Происходит изменение идеологической политики государства, непривычное и незаконное. Государство нарушает собственные законы и ожидания многих своих граждан. Эти изменения вызваны определенными частными интересами правящих групп. Вместо того чтобы разбираться с неправовыми действиями, которые совершают государственные чиновники самого высокого уровня и по их указаниям — крупные социальные институты, вместо того чтобы принимать исправленные законы и следить за практикой законоприменения — начинают обращать недовольство на православных.

В самом деле, когда карта сама идет в руки, не многие будут так честны, чтобы отказаться, — и некоторые православные одобряют вроде бы выгодные для православия изменения внутренней политики. Но это короткая игра, рассчитанная на короткие сроки, и вряд ли такую стратегию можно назвать умной. Однако насколько умно ведут себя некоторые православные — дело их и их единоверцев, а у общества вопросы в данной ситуации могут быть лишь к тому, кто в самом деле должен представлять общие, а не особенные интересы, то есть к государству. Стоит привести государство хоть в относительный порядок и в приличное состояние, как ни от какого мракобесия и следа не останется — а будет лишь ряд решений свободных граждан, которые могут строить себе храмы или проводить просветительские лекции, насколько это не нарушает законов и общественного порядка. Однако вот тут загвоздка: ладно мракобесие, это никакой не противник, а одна пустая пугалка, а вот что с государством нашим многострадальным делать и как его в среднеприличное состояние привести? Вот это в самом деле задача.

В связи с проблемой «роста мракобесия» и иррационализма вменяемые действия практического характера могут быть только одни — публичная огласка неправовых актов, детальное отслеживание правоприменения, дискуссии с госчиновниками, судебные иски к государственным учреждениям. К православию и какой-либо другой религии вся эта кампания большого отношения не имеет.

6. Заключение: ты за кого?

Когда две крупные силы всерьез дерутся и кто-то говорит, что это их дело, а людям лучше подальше держаться, он рискует получить с обеих сторон. Мол, так кто ж прав на самом деле? За кем окончательная правда? Что за двурушничество? Либо мы правы, либо они. Отвечай!

Видите ли, дело в том, что тут не важно, кто прав. Самым ценным является человеческая свобода. От того, за кого лично я, ничуть не меняется ситуация моего соседа: я ему не указ. Война этих лагерей мне не нравится, потому что ущемлена свобода, ведь обе стороны воюют нечестно и к свободе не чутки. Каждая сторона с радостью захапала бы под себя образование — чтобы лишить людей выбора, доказать свою правоту с самых ранних лет. Каждая сторона расписывается в презрении ко всем инакомыслящим и действует вполне тоталитарно. Мне это не нравится. Причем наука и религия ведут себя так, будто они тут одни, стремятся нацело поделить поле мировоззрений, чтоб не было мысли, будто может быть что-то еще. Это тоже не слишком приятно.

Вопрос первенства между наукой и религией должен решаться внутри людей, а не между ними. Там, где «между» — в обществе, — не должно быть принуждения в мировоззренческих вопросах. А сейчас оно есть. Можно возмущаться появлением священников в школах — ровно до тех пор, пока не придется признать: а до сих пор образование было атеистическим. Принудительность и к клерикализму, и к антиклерикализму крайне неприятна.

Что является мракобесием — решается не содержанием, а формой посещения. Если взрослые люди свободно собираются на лекцию, то здесь нет ничего мракобесного, не важно, это религиозная лекция, научная, или антирелигиозная, или антинаучная. Если группу людей принуждают посещать ту или иную лекцию, она — мракобесная, не важно, пусть ее содержание — опровержение мракобесия.

Отсюда понятно, как следует относиться, например, к клерикализации армии или государственного аппарата.

Наука не касается вопросов религии, это ненаучные вопросы, наука не решает их «отрицательно», она просто ими не занимается. Столкновение религии и науки происходит не «за знания», они сражаются за людей: кому будут верить люди. Тут надо уточнять, кто же сражается — скажем, не наука, а научное мировоззрение, что совсем особое дело. Но в любом случае это борьба за власть, и взрослые люди сами могут решать, кому они подчиняются, или остаться анархистами в этом вопросе.

Взрослые могут решать. В этой формуле присутствует некоторое лукавство. Как знает каждый, они не могут. В подавляющем большинстве взрослые совершенно не способны разбираться ни в науке, ни в религии. Они верят в бессмысленные формулы («каждое живое существо изначально способно отличать правду от лжи», «народ не обманешь», «уже здравый смысл подсказывает…»), они что-то себе решают, но их решения не имеют никакого смысла, это бессмысленное курлыканье, а не мысли. Но все же они могут решать. По факту: идти или не идти, соглашаться или нет. Что они принимают решения на недостаточных основаниях, бессмысленно и обычно беспощадно — это другой вопрос. На взрослых людях уже можно ставить крест — все, ничего уже не сделать. Они уже свободны, то есть уже отдали свою свободу мысли какой-то партии.

Человеческая свобода рождается в муках сомнения и умирает в момент выбора или голосования. Такой у нее жизненный цикл.

Однако это касается взрослых людей. А как быть с теми, кого принуждают по необходимости? Проблема образования подразумевает — до некоторой степени — принудительность. Чему же можно учить детей, чтобы это не было мракобесием? Как это сделать в условиях равноценности мнений?

Пожалуй, для начала — не врать.

На фоне этой непрекращающейся войны, взаимных возмущений, ярости и пожеланий смерти я бы сказал, что вопросом тут является совсем не то, о чем спорят. Вопрос в том, как построить свободное образование.